| Главная | О Журнале | Архив | Рубрики | Реклама |  |
||||||
|
|
|
|
|
||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||
|
|
|
ИСКУССТВО ТЕРЯТЬ , Или о чем молчат мужчиныЗнаешь, милая, подари мне как-нибудь зажигалку. Не дешевую ковбойскую погремушку Zippo, а серьезную, надежную, солидную. Когда-то у всех нас были такие зажигалки, бензиновые или газовые из тех, что жалко потерять. Моя была с клеймом, гласившим, что сделали ее в 1911 году в городе Линц тогдашней Австро-Венгерской империи. Видимо, она попала сюда в виде трофея еще с Первоймировой и прошла бог весть сколько рук и барахолок, прежде чем попала ко мне. Такую штуку надлежало беречь, но, увы, я ее где-то простебал. Ее потеря совпала с началом эпохи одноразовых пластиковых зажигалок. Эти грошовые предметы валяются по всем карманам и ящикам столов, в автомобилях и на балконах, и именно их мистическим образом не оказывается под рукой, когда они нужны. Одноразовые зажигалки научили нас искусству терять...
Развитие мобильной связи и интернета значительно расширили возможности потерь. Теперь уже не нужно было терять блокнотов – посеянный телефон или некстати полетевший винт надежно уносили с собой в небытие номера телефонов и асек, адреса и имена случайных и неслучайных знакомых. Только те, кому ты действительно был нужен, находили способ дать о себе знать. Научившись терять вещи, деньги и людей, можно смело переходить к следующему этапу – умению теряться. Уезжать в чужие города, захватив с собой минимум, окунаться в новую жизнь и впечатления. Остается лишь самая малость - научиться забывать. Мы, мужчины не боимся будущего... Многих ли побуждала бросить пить и курить угроза инфаркта? И вряд ли лыжник, стоящий на вершине склона, представляет, как он оступится и полетит вниз кульком переломанных костей…скорее – как лихо скатится вниз и предстанет перед очарованной публикой в вихре снега, улыбающийся и твердо стоящий на ногах... Прошлого мы опасаемся больше, чем будущего, мы боимся, того, все ли наши выборы были правильными, мы боимся увидеть упущенные возможности и понять, что, в общем-то, могли бы быть более счастливыми. Мы «боимся» сесть в свежекупленный Мерседес и вспомнить свою первую «бэху» 90-го года, то удовольствие, которое получал от нее тогда, и понять, что сегодняшнее уже не дарит той радости. В женщине, как правило, живет страх потерять того мужчину, который был в прошлом. Того, что мерз под ее окном и грел за пазухой цветы для нее, того, что пел в компании, но для нее одной, неуклюже играя на гитаре. Мужчина же боится потерять ту, которой ты ему еще не стала. Не увидеть тот танец, на разучивание которого у нее уходили по два вечера в неделю. Не увезти ее от всего мира на море и не увидеть ее сияющих глаз на закате. Не дождаться того, как она в новенькой шубке зайдет с ним в ресторан и все мужчины будут завидовать ему, а женщины ей. Потому лучший способ потерять мужчину – это лишить его будущего. Показать ему, что ничего нового уже не будет. Только не надо пытаться выдавать за новинку свои глупые капризы и истерики. Это мир мальчиков, поэтому нам достаточно со временем лишь не становиться хуже, чем мы были, а женщинам – стараться быть с каждым днем все лучше и лучшими для нас. Будущее должно быть красивым. Воспоминания же, какими бы они ни были, удручают нас, мужчин. ... и уже на пороге, когда мои сухие губы прикоснулись к ее и рука нашла под футболкой ее маленькую грудь, что так славно помещалась в моей ладони, я шепнул ей: «Я приду завтра». «Нет, – ответила она, – я не хочу, я должна соскучиться по тебе». – «Но я ждал этого семь лет». Она улыбнулась: «Ничего, подождешь и еще семь». В общем-то, так и случилось. Нет, мы виделись довольно часто. Ходили иногда в театры, я водил ее поужинать в какой-нибудь ресторанчик, но тела свои мы старательно держали на безопасном расстоянии. Наши отношения даже нельзя было назвать дружескими, а скорее теми, что объединяют брата и сестру, живущих в разных городах. Когда ей нужны были мои помощь или просто внимание – она снилась мне. Не знаю, как ей это удавалось, но этот сигнал никогда не подводил. За эти годы мы успели по разу побывать в браках, поменяли по нескольку адресов, но номера ее телефонов я помнил наизусть. Однажды первого апреля я ехал поздно вечером с работы и, чтоб скоротать путь за рулем через весь город, набрал ее номер. Мы болтали о всякой всячине – книгах, фильмах. И она вдруг сказала: «Заезжай ко мне». – Что-то случилось? Зачем? – Целоваться будем. Я счел это первоапрельской шуткой, но повернул в сторону ее дома. Утром мы расстались, чтобы опять годами летать по параллельным орбитам, с разной скоростью, изредка пересекаясь на встречных и попутных курсах. Скоро минут очередные семь лет, только вот что-то она давно не появлялась в моих снах. Наверное, у нее все хорошо... Теперь я ее вспоминаю, когда случайно слышу одну довольно редкую испанскую песенку. Так бывает, что какая-то мелодия срабатывает как ключ к банковской ячейке с воспоминаниями. Звучит дорзовский «Караван» (авт. песня в исполнении группы «Дорз»), и я переношусь в раннее утро на крышу самого высокого в городе здания. Мы все молоды и веселы. И плевать, что с тех пор один сошел с ума, второй умер, а третьему я и сам ни за что не позвоню. Я переношусь туда, где я этого еще не знаю. Слышу «Армагеддон» «Несчастного случая» – и я уже на песчаном пляже безымянного волжского островка, где загорелая стройная девушка учит меня тому, как надо забивать на все дела и думать только о том, что происходит здесь и сейчас. И мне все равно, что у нее сейчас два ребенка (ни один не мой, хотя некоторые до сих пор сомневаются относительно старшей) и что при встрече я могу узнать ее только по широко распахнутым карим глазам. Мелодия «Дип Перпл», переносит меня на трассу Москва – Уфа, когда обалдев от тысячекилометрового пробега по заледеневшим дорогам, я останавливаю машину у обочины, и валит хлопьями медленный снег, и мимо беременными китами проходят фуры. А гитарные риффы «Оффспринг» – открывают дверку в июльский полдень, когда я один мчу по расплавленному асфальту где-то под Екатеринбургом, и кондиционер в машине барахлит и не справляется, и я открываю окно и меня внезапно бьет горячим тугим потоком как пощечиной.... Чертова банка с червями, собрать которых можно только накрыв банкой большего размера. Воспоминания расползаются, провоцируя сожаления, угрызения совести, надо уметь контролировать свое прошлое... Записать его в блокнот, блокнот положить в чемодан, чемодан запереть в камере хранения на каком-нибудь вокзале. Все вокзалы мира одинаковы – огромны, но вместе с этим тесны, многолюдны и грязны. Что Гар-дю-Нор в Париже, что Чаринг-кросс в Лондоне, что Финбан в Питере. Про трехвокзальную площадь в Москве я и вспоминать не хочу. Давненько я не вылезал из поезда на дальних полустанках и не знаю, сохранились ли ее старые деревянные вокзалы николаевского проекта. Простые одноэтажные здания под двускатной шиферной крышей, крашенные в казеный зеленый или васильковый цвет, отличающиеся надписями на одинаковых табличках – черным по белому – «Кадошкино» или «Каменка» или просто «1093 км». В них всегда пусто, пахнет прогорклым маслом из буфета, пылью и креозотом. Запах тех времен, когда я был молод и не путешествовал в купейных вагонах, тех времен, когда поезда редко ходили по расписанию и когда в некоторые места было проще доехать с тремя пересадками на таких маленьких станциях, чем пытаться взять билет на прямой поезд. Пока ждешь поезда, выходишь на привокзальную площадь этого райцентра и в очередной раз убеждаешься, что все такие городки устроены одинаково. Параллельно железной дороге идет улица, на которой справа расположены продуктовый, винный, хозяйственный и хлебный магазин (причем всегда именно в такой последовательности). Напротив, все в том же железном порядке, – книжный, спорттовары, аптека и двухэтажное здание госбанка. Перпендикулярно этой мейн-стрит, носящей имя основателя городка, или за неимением оного – имя Карла Маркса, лежит улица Ленина со зданиями райисполкома на небольшой площади, обсаженной елками и украшенной памятником Ленину с вытянутой в светлое будущее рукой. Напротив этой площади обязателен почтамт. Не так давно я заехал на почту и вот что обнаружил – теперь в почтовых отделениях нет того запаха – запаха оберточной бумаги, горячего сургуча, чернил. Да, чернил. Раньше в почтовых отделениях на столах лежали бланки телеграмм, стояли чернильницы-непроливайки и деревянные ручки с перьями за две копейки. Сейчас используют картонные коробки, а раньше запах сургуча означал для меня, мальчишки, что пришло время идти на почту за посылкой, нести добычу домой, предвкушая сюрприз, отковырять сургучную печать, разрезать бечевку, засунуть стаместку или нож под крышку фанерного ящика и приподнять ее, вытягивая мелкие, как зубы щуки, гвозди. Раньше среди родственников было принято пересылать друг другу какие-то предметы. Поэтому бланк почтового отравления означал какой-то сюрприз – хурму от родственников из Майкопа, малиновое варенье от бабушки, какие-то шмотки от тетушки из Питера, которая ходила по морям в загранки. Иногда фанерный ящик таил настоящие сокровища для мальчишки – игрушечный револьвер, набор пластмассовых ковбоев, конверт с марками. В общем, запах сургуча означал праздник. Я не брюзжу, нет. Просто сейчас сургучом и чернилами на почте не пахнет. У больших мальчиков запахи праздников другие – запах типографской краски от новеньких пачек денег; запах нового пластика, резины и машинного масла, который бывает в автосалоне; аромат кофе, коньяка и гаванской сигары, означающий хорошей вечер, который обязательно перейдет в недурственную ночь, пахнущую духами, желанием и свежим потом... …Все это лезло в голову, пока он лежал рядом с ней и гладил ее волосы. В конечном итоге, что еще может занять разум, проигравший очередной бой в войне с Большой скукой. Назад |
|
||||
|
||||||||
|
|
|
|
|||||
|
||||||||
